— Ты правильно сказала — «мальчик-чистюля из хорошей семьи» — именно таким я и был двадцать шесть лет назад, когда уезжал во Вьетнам. Война только-только началась и я поехал добровольцем, и думал тогда, что поступаю правильно. Да, в общем-то... я и сейчас думаю так же. Когда я записывался, мне дали возможность выбрать, где служить — ну, я и выбрал спецвойска... «зеленые береты»... толком даже не представляя себе, что это такое. По здоровью подошел, попал в тренировочный лагерь, нас готовили очень серьезно, я до сих пор многое могу.

— Я помню, как ты отделал Джейка в секунду.

— Вот именно. Справиться с ним было легко, — он криво усмехнулся, — труднее было его не покалечить. После подготовки нас отправили во Вьетнам. Вот там я и перестал быть «мальчиком-чистюлей».

Карен не видела его лица, но услышала боль в его голосе.

— Кое-что я тебе уже рассказывал, да и Джед порассказал, конечно, преувеличивал, но многое похоже. Хуже всего было не то, что меня могли убить, я очень скоро перестал думать об этом. Страшнее было то, что приходилось убивать самому. Нас отправляли на задания, и нужно было их выполнять. В пытках я, слава богу, не участвовал, но приходилось и ликвидировать пленных, и... многое другое. Я не собираюсь оправдываться, я делал то, что должен был делать, и когда нужно было убить — убивал. Понимаешь, у войны есть свои законы и человек, попавший туда, должен им следовать.

Дел помедлил, глядя на озеро. Она почувствовала дрожь, пробежавшую по его телу, и, сняв с себя куртку, накинула ему на плечи — он этого даже не заметил, продолжая говорить:

— ...После заданий у меня внутри все как узлом завязано было. Джед точно подметил, он вообще не дурак, хоть и болтает много. Когда мы в Сайгон попадали, я из борделя не вылезал, мне казалось, что так напряжение сбрасывается. Мне нужно было раза три-четыре, пока я вообще соображать начинал. Другие наркотиками и выпивкой спасались, а я вот так. Там я больше трех лет пробыл. Ранен был, на бедре шрам — это оттуда. На второй срок не остался,уехал домой. — Только теперь он заметил, что Карен осталась без куртки, и вздрогнул, наконец-то ощутив холод. — Ладно, пойдем в дом, мне еще много чего рассказывать — если ты не устала.

В комнате было уже тепло и почти темно — лишь в небольшое оконце пробивался слабый свет луны. Не зажигая света, Дел подвел ее к кровати и лег, не раздеваясь, поверх покрывала. Разувшись, Карен вытянулась рядом с ним, он обнял ее, устроив ее голову на своем плече.

— Вот так хорошо. Ты извини, что я света не зажигаю, мне легче говорить, когда темно.Ты еще не устала?

— Нет, — тихо ответила Карен, не двигаясь. Она понимала, что сейчас ему необходимо выговориться, выплеснуть из себя, наконец, то, что давно копилось внутри.

— Ну вот... Приехал, проучился два года, психологию учил. Семейная жизнь не ладилась, денег не хватало, и тут мне предложили неплохую работу — на год-два. А проработал я там почти двадцать лет. — Он чуть сжал ее плечи. — Я работал в ЦРХ девочка.

Карен слегка шевельнулась, ему показалось, что она повернула голову и смотрит на него.

— Ты не знала?

— Откуда?

— Томми знает.

— Он многое знает, но не говорит. Ты был... настоящим шпионом?

Дел рассмеялся и потерся щекой об ее макушку.

— Нет, не совсем. Все было легально... ну, или почти легально. Я работал в наших посольствах в Латинской Америке. Небольшие и незаметные должности — заместитель военного атташе, помощник посла по культуре, но все это было для виду. На самом деле я ездил по стране, наблюдал, читал газеты, разговаривал с людьми, иногда негласно сотрудничал с местными властями. Бывало, приходилось кого-то встретить, кому-то что-то передать... ну... разное бывало. Если что-то происходило интересное, что называется, «держал руку на пульсе». Я свободно говорю по-испански, еще в школе учил, потом в колледже. Меня переводили из страны в страну — разные люди, разные задания. Приезжал в Штаты на пару месяцев и снова возвращался туда. Мне эта работа нравилась, мне вообще там нравилось. У меня получалось неплохо, да и самому интересно было... — Он шевельнулся и неожиданно попросил: — Принеси мне сигарету, в кармане рюкзака под столом в кухне.

Двигаясь на ощупь, Карен нашла на кухне сигареты, принесла, дала прикурить и при свете зажигалки увидела его напряженное лицо с темными провалами глаз. Дел кивнул и снова заговорил ровным, спокойным голосом:

— Три года назад, в Колумбии, я занимался проблемой контактов местной наркомафии с левыми повстанческими движениями. Колумбия — основной поставщик наркотиков в Штаты, и нам было важно отслеживать любые изменения. Все это делалось при содействии их правительства, которое, как и наше, было обеспокоено происходящим и негласно оказывало нам помощь. Я числился заместителем военного атташе и работал в контакте с одним из офицеров их службы безопасности — звали его Агуэда. Мы с ним много ездили вместе по всей стране и как-то, во время такой поездки, сфотографировались на память. Оба были в камуфляжной форме — на дорогах иногда стреляли и так было безопаснее. Кроме того, нас всегда сопровождал джип с автоматчиками. Когда мы фотографировались, он в шутку сунул мне в руки автомат одного из солдат, чтобы я выглядел, как он выразился, «более мужественно». Сам он тоже был с автоматом, он-то с ним не расставался, а я со Вьетнама впервые взял в руки... — он остановился, собираясь с силами и подходя к самому тяжелому.

Рука Карен лежала у него на груди и девушка чувствовала, как сильно и быстро бьется его сердце, но голос оставался все таким же ровным и спокойным:

— Через две недели после этого, когда мы летели на север, повстанцы подбили вертолет и захватили нас. Пилота убили сразу, а меня и Агуэду привели в лагерь. Это был своего рода тренировочный лагерь для подростков, где мальчишек лет тринадцати-четырнадцати учили держать в руках оружие и промывали им мозги соответствующей идеологией. На следующий день они убили Агуэду — просто отдали этим зверенышам, те его буквально растерзали у меня на глазах — их с детства учили ненавидеть полицейских. А меня посадили в яму и стали решать, что со мной делать. Это была действительно яма, вырытая в земле и прикрытая решеткой — метр на метр, не больше, а глубиной метра два с половиной. Я провел там почти год.

Карен вздрогнула, но он не заметил этого, поглощенный воспоминаниями, и продолжал говорить:

— Потом уже я узнал, что главари этих бандитов никак не могли решить — то ли продать меня за выкуп, то ли устроить публичную казнь, то ли добиться в обмен на меня освобождения каких-нибудь своих боевиков, сидящих в тюрьме. Охраняли меня мальчишки, каждый день громко обсуждали между собой, что и как будут мне отрезать, когда я им, наконец, достанусь, кидались камнями, поливали меня сквозь решетку помоями... — он внезапно осекся. — Ладно, не буду я тебе рассказывать все эти неаппетитные подробности...

Даже ей, даже ей! — Дел никогда не смог бы рассказать, как он стоял в этой яме в собственных испражнениях, спал там же, скорчившись, еду ему кидали сквозь решетку. Как болели ноги, как он не мог выпрямиться во сне, как эти выродки мочились на него и смеялись над ним... и как он их всех ненавидел.

— ...В сезон дождей яму стало заливать водой. Вода подступала к самой решетке, я висел и держался за нее сутками, чтобы не утонуть. Иногда они откачивали воду, когда им было не лень. Я к тому времени уже мало что соображал, просто держался за решетку и старался не заснуть — по двое-трое суток. Начал слабеть, на ногах появились язвы. Я понимал, что еще немного, и я сойду с ума или просто умру в этой вонючей дыре, и решил попытаться бежать. Когда я висел, держась за решетку, то увидел, что вода принесла большую ветку — она лежала близко, я сумел ночью до нее дотянуться и втащить в яму. Отломал крепкую палку, ухитрился открыть ею засов и выбрался наружу. На ногах я стоял плохо, но руки оставались сильными, и, чтобы выйти из лагеря, я убил двух охранников — просто задушил. Это были мальчишки лет четырнадцати, и я заранее знал, что мне придется это сделать. Понимаешь, если бы они подняли тревогу, я бы не смог уйти.